Соня Сотник и Сергей Кузин: «То, что мы делаем,

Второго ноября исполнится десять лет с тех пор, как на Radio Roks появилось утреннее шоу «Камтугеза» с ведущими Соней Сотник и Сергеем Кузиным.

Для всех, кто «в теме», совершенно ясно, что этот проект — не просто программа с узнаваемыми голосами в эфире и старым добрым роком для хорошего настроения.

Это особая, важная часть жизни самих ведущих, радиостанции и ее слушателей.

Накануне отъезда Сони Сотник и Сергея Кузина в праздничный тур по десяти городам Украины «Детектору медиа» удалось побывать в маленькой студии, завешанной афишами «Камтугезы», плакатами времен Революции достоинства, украинскими флагами, исписанными благодарностями слушателей с «нуля», и флагами украинских фан-клубов известных рок-групп.

Свалив неловким движением парочку памятных сувениров, которыми заставлена эта крохотная студия, и посмеявшись над утренними казусными историями, мы поговорили с Соней Сотник и Сергеем Кузиным о том, как возникло шоу «Камтугеза», почему в нем ни в коем случае нельзя менять рубрики и что может заставить ведущих уйти из эфира.

— Соня, Сергей поздравляю вас с десятилетием программы.

Первый вопрос к вам банальный, но все-таки, мне кажется, необходимый: с чего все началось?.

Соня Сотник: Давай начнем с 1896 года… (смеется).

Сергей Кузин: Ага, Попов (Александр Попов — физик и электротехник, изобретатель радио.

— «ДМ») и все дела… Нет, ну понятно, что мы оба работаем на радио гораздо дольше, чем существует прекрасное шоу «Камтугеза».

Весной 2009 года открылась станция Roks и начала искать себе ведущих на этот сегмент эфира.

Который, кстати, самый важный для радио.

Потому что, соревнуясь друг с другом, радиостанции проигрывают или выигрывают все битвы именно по утрам.

Потому что человек, настроившись утром на что-то, что его устраивает, обычно уже остается на весь день.

И, кстати, это уже давным-давно доказанный факт: утром радио побеждает всех.

И телевизор (по понятной причине — вы не отвлекаетесь глазами), и печатные носители.

Утром главенствует звук.

Мы перепробовали достаточно много талантливых хороших ребят.

И как-то возникла идея: «Давайте это будем мы?» Потому что опыт-то есть.

Соня с 1993 года на радио, и я с того же времени.

Соня утро отработала лет десять, я — лет пятнадцать.

Мы были успешными утренними ведущими.

Решили, что на год, пока найдутся хорошие парни….

— Да, я читала, что вы планировали этот проект всего на один год….

К.: И это не шутка.

Ну куда! Нам сейчас двоим по сто лет, десять лет назад было немногим меньше.

Поэтому планировали на год.

А потом как у наркоманов: «подсадка бесплатно», и пошло-поехало.

И вот уже десять лет.

Просто с самого начала пошел хороший фидбэк….

С.: И потом нам говорят: «А давайте еще второй год», потом — третий….

К.: А потом это стало частью жизни.

Причем лучшей.

Я совершенно честно говорю: три часа, которые я нахожусь здесь в студии, делая то, что мы делаем, иногда оправдывают все остальное, что я делаю потом.

(Сергей и Соня смеются.).

— Можете вспомнить, какой была первоначальная концепция программы? «Сделать точно не так, как все», или «похулиганить», или что-то другое?.

С.: Изначально все было понятно, потому что исходило от нас самих: мы с Серегой очень похожи в каких-то главных вещах, но очень разные в мелочах.

Начиная с того, что мы просто разного пола, мягко говоря.

(Смеется.) Когда мы начинали, процесс притирки был достаточно сложным — как в семейной жизни.

К.: Ну, я сложности не заметил….

С.: Потому что ты вообще мало чего замечаешь.

К.: Но Соня правильно сказала: в главном у нас сходство, просто мы по-разному реагируем.

С.: Мы смотрим в одну сторону….

К.: … Но с разных ракурсов.

С.: И вот из этого естественного процесса и вырисовалось это шоу.

Таким оно и получилось.

К.: Мы же очень давно работаем на радио.

И я даже долгое время зарабатывал деньги, обучая людей делать правильные утренние радиошоу.

Я не буду сейчас иконостасы себе рисовать, но в нашей стране и не только в ней есть достаточно большое количество популярных радио- и телеведущих, которые прошли эти курс.

Для того, чтобы нарушать правила, их надо очень хорошо знать.

Поэтому мы очень хорошо понимаем, когда, что и, самое главное, почему мы нарушаем.

— И почему же?.

К.: Мы стараемся это делать для усиления нужного нам эффекта.

В первую очередь, потому что мы такие.

И еще потому, что рок слушает совершенно другая аудитория.

Она точно требовательнее, она точно саркастичнее, ироничнее, она въедливее.

Поп-музыку на радиостанциях слушает, конечно, гораздо большее количество людей.

Но могу на спор вам сказать, что никто из них не заморачивается саунд-продюсерами того или иного альбома, ну, кроме специалистов в попсе.

А нашим слушателям важно, кто играл на гитаре в этом альбоме, какой усилитель использовали, какие примочки, ламповый звук или нет, откуда и куда перешел тот или иной гитарист, как изменилось из-за этого звучание той или иной группы… Поэтому радийные правила здесь не работают.

— А можете привести пример для тех, кто совсем ничего не знает о правилах ведения эфиров.

Что вы нарушаете? Перебиваете друг друга? Что-то в этом роде?.

К.: Например, есть такое правило, что нельзя наступать на начало интро или трека.

Мы в некоторых случаях не только наступаем, но еще и поем вместо артистов.

А это во всех учебниках прописано как библейская заповедь: если у тебя есть малейшее сомнение в том, что то, что ты сейчас скажешь, не так важно и интересно, как та песня, которую ты сейчас должен поставить — а это у нас, на всякий случай, «Роллинги» или «Битлз», — никогда этого не делай!.

С.: Уважение же должно быть какое-то! (Смеется.).

К.: Потому что слушателю гораздо интереснее послушать I can't get no satisfaction, чем твои мысли по этому поводу.

Но вот мы иногда кощунствуем! Еще запрещено — и очень правильно запрещено — охаивать музыку, которую ты играешь в эфире.

А для этого есть возможности и большой соблазн: ты как бы умный, да, ты слушаешь ее в сотый раз и ее изучил..

Вы, наверное, слышали, как иногда ведущие с апломбом, снобизмом начинают: «Вот это хорошая, а это — плохая…» Да ты кто такой? И несмотря на это все, мы иногда так делаем! Но надо учитывать, что последнее, что мы тут пытаемся друг другу вдуть — это то, что мы серьезные.

Так что мы даже не охаиваем, мы немного издеваемся: например, скандинавский рок — этих смешных, с нашей точки зрения, викингов, этих мужиков с топорами, которые говорят: «Мы рокеры, мы говно не играем!» Все эти кожаные штаны… Ну это ж смешно, правда? Когда это очень серьезно — это уже слишком, это становится предметом стеба.

И все это понимают.

С.: Или вот все понимают, что Йоко Оно — это персонаж, великий для всех, кто слушает рок-музыку.

И у нас в эфире я ее защищаю все время, а Сергей Васильевич — обижает.

Это нормально.

Или мы стебемся, например, когда понимаем, что кто-то из музыкантов — таких крутых, таких классных — становится вегетарианцем… (Смееется.).

К.: (Смеется.) Ну как можно после этого вообще серьезно разговаривать о роке? Если возвращаться к правилам и тому, как мы их нарушаем… Мы можем включить в наш разговор в эфире звукорежиссера.

Потому что у нас тут нет глупых людей и всем есть, что сказать.

Это бывает очень редко, но, если вдруг у нас из головы выскакивает солнечный протуберанец, я или Соня начинаем общаться в эфире с Ксюшей — репортером, у которой, как вы понимаете, совсем другие функции.

Новости ведь — серьезная вещь, а то, что мы делаем, — это антисерьезно.

Но мы иногда можем ее в разговор включить или вопрос ей задать как эксперту.

— Я слышала, что вы в эфире и к слушателям обращаетесь… И вы уже говорили о том, что у этого проекта аудитория особенная….

С.: Слушатели — это вообще наш третий партнер, они — очень важная часть проекта.

Они поправляют нас, когда мы ошибаемся.

А мы не имеем права ошибиться.

К.: Есть огромные пласты музыки, в которых они разбираются, как никто другой.

У нас тут люди, которые тыщами собирают винилы! Особенно в таких узких направлениях рока как прог, психоделика, инди — у них энциклопедические знания! С ними не забалуешь!.

С.: Они крутые!.

К.: И с ними ни в коем случае не сработает штучка с «движком» на пульте.

Знаете, типа «я король и могу вас вырубить».

В нашей ситуации, если бы я выкинул такую штуку, она меня репутационно обрушила нафиг.

К черту.

Потому что… не с этими слушателями, не с этими….

— Они вас держат в тонусе?.

С.: Не просто в тонусе.

Мы, зная, что они есть, зная их по именам (!), можем совершенно спокойно, озвучивая новость о какой-то их любимой группе, сказать: «И мы знаем, что нас слушает Михаил (например)… Михаил, скажи, правда ли, что…».

И он нам тут же напишет, предоставит нам информационную справку.

Потому что наши слушатели — профессионалы в своем деле.

Например, есть Андрей, который возглавляет фан-клуб ACDC в Украине.

И все вопросы по ACDC — это к нему.

Мы можем спокойно, зная, кем работают наши радиослушатели, просто в эфире сказать: «Мы знаем, что нас слушает Николай — юрист по международному праву… Вот у нас была такая новость, прокомментируй нам, пожалуйста».

И он комментирует.

К.: А есть дети, которые в 9-10 лет спокойно оперируют американской музыкой конца 50-х: свингами, бибопами и так далее.

Которые отгадывают Бадди Холли и группы, которые играли даже еще не рокабили, а то, что было еще раньше… Для нас это было одним из шоков.

Понятно, что станция задумывалась как в основном мужская.

И вдруг мы обнаруживаем огромное количество мам, огромное количество молодых девушек, которые знают классический рок… А потом — о боги! — дети, которые любят DC, «Метлу», «Зепеллин».

Причем ладно эти группы — с ними понятно — а ведь еще The Who, Kings, всякие группы «британского вторжения».

Поэтому мы в этом смысле открыли огромный пласт людей, которые радио вообще не слушали!.

— У вас на стене висит флаг с надписью «Бандугеза».

Что это?.

К.: «Бандугеза» — это микросоциум, который существует уже семь или восемь лет.

Это просто слушатели, которые, слушая «Камтугезу», объединились, создали группу в фейсбуке, начали дружить..

И уже живут своей жизнью.

Они сами собирают рок-пикники, а нас с Соней приглашают к себе в гости.

Это семейные люди, которые ежегодно собираются по 50-60, а сейчас уже и по 100 человек.

Что может быть дороже?.

— Даже когда есть такая поддержка со стороны слушателей, наверняка в противовес этому есть и негативный фидбэк? Есть те, кто вас критикует, кто недоволен?.

К.: Конечно, есть слушатели, которые считают, что мы играем не то.

Одни считают, что мы мало играем их любимые группы, другие — наоборот, считают, что мы играем бессмысленно большое количество песен той или иной группы.

И так далее.

Это основная масса претензий.

Мы сначала пытались объяснять, что подбор музыки в эфире — результат тестов, что эта станция одна такая, что это все-таки не окошко в мир рок-музыки и так далее..

Безусловно, претензии к нам возникают, когда кто-то из нас ошибается.

В основном это меня касается, потому что я же играю в эти игры всякие и, бывает, лажаю.

Но надо сказать, ни у меня, ни у Сони это никогда не вызывает проблемы — мы никогда не пытаемся, как наши политики, вертеть жопами.

Мы честно признаемся: «Да, я это должен знать, но я этого, блин, не знаю».

У каждого бывает такое.

А из смешных претензий — нам вот церковь писала возмущенные письма, что мы сатанисты….

С.: И в фашизме нас обвиняли еще до того как это стало трендом и мы все стали «фашистами».

К.: Еще периодически всякие дураки в моем русском языке ищут какие-то отголоски ФСБ.

Но это настолько яркое проявление чьей-то конкретной медицинской проблемы, что всерьез об этом говорить, конечно, не приходится.

А так основная масса претензий — это недостаточно широкая палитра рок-н-ролла, которую предлагает своим слушателям станция.

— Вы говорите об этом проекте и его слушателях с большой любовью.

Но не может же быть, чтобы все десять лет все шло светло, радостно и ненапряжно.

Есть какие-то минусы и подводные камни во «внутряке» программы?.

С.: Конечно, они есть.

Проводить с человеком столько времени — кто ж выдержит-то? (Смеется.) Конечно, это непросто.

Хочется же жить полноценной жизнью.

А вот этот режим утреннего шоу, конечно, вырубает.

Ты начинаешь жить в пять утра — и не заканчиваешь уже никогда.

Это, конечно, накладывает свой определенный отпечаток.

Мы, конечно, во многом себе отказываем, особенно в вечернее время: потусить там, уйти в загул на ночь — конечно, это все исключено.

Но, тем не менее….

— Насколько сильно за эти десять лет поменялись рубрики?.

К.: Да почти всем рубрикам — десять лет.

— Не было желания радикально поменять что-то?.

С.: Каждые полгода мы пытаемся поменять утреннее шоу.

И каждый раз слушатели нам говорят: «Не надо! Мы опоздаем на работу!».

Все четко.

К.: Ну да, например, сажают детей есть под «Краш-тест», выходят в школу под «Жертву рока», заходят в класс на «О личном».

С.: Если что-то идет не так, начинается паника-истерика! И, если мы что-то меняем, мы ломаем людям жизнь! (Смеется.).

— Вы же понимаете, что теперь обязаны вести это шоу лет пятьдесят, как минимум, чтобы мироздание не рухнуло!.

К.: Нет, к сожалению, пятьдесят я не могу….

— Не планируете такой долгой жизни «Камтугезы»?.

К.: У нас нет конкретных планов.

Работаем, пока работается.

Опять же, возвращаюсь к тому, что мы старые и опытные.

Мы очень давно работаем на радио, и мы очень ироничные, если не сказать циничные люди.

И если кто-то из нас почувствует, что напротив него сидит молодящееся чёрт знает что, мы поймем, что это кирдык.

Поэтому ведем ровно до тех пор, пока это будет актуально.

С.: Мы шутили, кстати, что был бы классный ситком про утреннее шоу, которое уже выжило из ума, но из уважения к ведущим его не закрывают — просто запускают параллельно новый утренний проект, а им делают комфортные условия, чтобы они не знали, что их нет в эфире.

Звонки слушателей подделывают….

К.: Ага, у меня тут плед клетчатый, с меня сыпется уже, слюна из уголка рта течет, а я еще продолжаю вести… Уже никого нету, а мы вещаем.

— Кстати, про уход из эфира… Вот я знаю, что театру, например, с появлением телевидения все время пророчат скорую смерть.

Как в известном фильме: «Не будет ничего — одно сплошное телевидение».

Радио тоже все время хоронят?.

К.: Да, все хоронят! Постоянно.

С.: Но дело в том, что умрет FM или не умрет — это все бред.

Потому что радио — это просто способ донесения.

Главное — это контент.

И его все равно кто-то будет создавать.

И как он будет доходить до людей — это уже второй вопрос.

— А как вам кажется, почему все-таки люди и сейчас продолжают слушать FM? У них есть мобильные телефоны, а в них буквально все на свете, любая музыка, все что хочешь: бери и слушай, еще и выбирай, в каком порядке и в каком количестве что слушать.

С.: Просто люди не хотят быть одинокими.

— То есть они ловят чувство сопричастности?.

К.: Совершенно верно.

Знаете, как говорят: «Не нарушайте мое одиночество, но не оставляйте меня одного».

Так уж выходит.

По мере получения материальных благ человек все меньше нуждается в том, чтобы совместно с кем-то жить.

Раньше в стаю собирались, у костра сидели.

Сейчас уже все больше и больше людей спокойно могут себя обеспечить и без мужа, без жены, без других людей.

Но рано или поздно мы все равно сталкиваемся с необходимостью поиска собеседника.

Конечно, можно разговаривать с умным человеком — с самим собой — до бесконечности.

Но это история может закончится в Павлова (Психиатрическая больница имени Павлова в Киеве.

— «ДМ»).

А радио — это собеседник.

Просто выберите своего.

Собеседник не в том смысле, что будет вас жизни учить.

Это тембр голоса, музыка, шутки, цитаты из книг, к которым вы привыкли, с которыми вы согласны.

С.: Ну, и вторая причина, по которой слушают радио, — это лень.

Это же нужно составить себе плейлист: сидеть, выбирать.

А тут уже все готово!.

— Кстати, насколько сложно найти для эфира музыку? Есть ли проблема с поисками?.

К.: У нас проблема — выбрать.

По большому счету, нам шлют музыку со всего мира, мы ведь входим в большую сеть… Нам всегда есть, что играть.

Но важно найти из всего этого вала что-то действительно хорошее, мы в этом заинтересованы.

Часть артистов почему-то считает, что мы по каким-то только одним нам понятным причинам не играем хорошую песню.

Вот она хорошая — артист в этом убежден — а мы ее, козлы, не играем.

Что это значит? Значит, нам нужно занести денег, и тогда мы будем ее играть, и тогда она станет популярной.

Фиг с маком! Ни одна песня за деньги еще популярной не стала.

Она может стать известной на какое-то время.

С.: Но любимой — нет.

К.: Хит — это песня, которую знают все, и большинству она нравится.

Вот и все.

А рок — это другая история.

Тут с этими штучками маркетинговыми вообще не забалуешь.

Это не тот пипл.

— Он сразу поймет, что вы ему что-то впариваете?.

С.: Да вообще! Это будет торчать так, что просто капец!.

К.: Наши слушатели — это очень жесткий микросоциум, и о том, что Кузин с Соней где-то подмигнули и что-то не то пошло, сразу узнают все и такое будет….

— А вам пытались заносить чемоданчики за песню в ротации?.

К.: Дааа! Да!.

С.: А мне, кстати, нет.

Обидно! (Смеется.).

К.: Видишь, у меня более коррумпированная рожа.

Мне пару раз за десять лет все-таки задавали вопрос: «Сколько стоит ротация?».

— А что вы отвечали?.

К.: Ну я просто говорил, что у нас нет платных ротаций.

— И что, сразу вот так понимали?.

К.: Нет! Не сразу.

Думают: «Ну конечно, понятно, я так и знал… Мало предложил».

А вы понимаете, у нас тут такая штука, что ничего по блату сделать нельзя! На эту работу нельзя устроиться по блату!.

С.: Вот у нас звукорежиссер Назар работает первый день.

Он был выбран из 26 кандидатов!.

— Поздравляю вас, Назар!.

К.: Соболезнования выражайте! В ближайшие годы ему вставать, как нам.

Посмотри на нас, Назар, ты такой будешь через два месяца!.

С.: Причем Назар работает за каике-то совершенно маленькие деньги.

Это какой-то ужас! Единственное, что его здесь держит — это любовь к рок-музыке.

К.: Мы, к сожалению, действительно не можем похвастаться здесь космическими деньгами.

Здесь реально чокнутые работают.

С.: Но зато лучшие телевизионщики — это радийщики.

К.: Да! Это факт! Доманский, Притула, Педан, Шепелев, Ургант в России, Нагиев….

— А почему так?.

С.: Во-первых, радио воспитывает совершенно уникальную дисциплинированность! И многозадачность! Радийщики, которые приходят на телевидение, не понимают, зачем на площадке 526 человек, если можно все сделать самому.

К.: Радийщики — это ответственность, это умение продуцировать мысль в понятной, короткой лаконичной форме, чего требует радио.

Это быстрая мобильная реакция на любые неожиданности.

Это стрессоустойчивость.

— Если послушать советских дикторов и современных ведущих, становится очевидно, что очень много всего поменялось даже на уровне артикуляции и интонирования.

Поменялось ли что-то в этом плане за те десять лет, которые вы ведете «Камтугезу»?.

С.: В артикуляции ничего не изменилось.

Изменился лексикон.

Конечно, мы пользуемся теми словами, которые возникают в повседневном общении.

Вроде слова «хайп».

К.: А если говорить о правильности и четкости произношения, то на самом деле радиоведущие занимались, занимаются и будут заниматься речью… Вот тут через двери сидит специалистка по артикуляции, речи и так далее.

Вот я сейчас с вами разговариваю языком, которым я с вами разговариваю.

А включи сейчас микрофон в эфир, я бы начал ставить «педали» на окончания, у меня были бы незаметные вещи, которые делают мою речь радийной.

Все это мы знаем и используем.

Просто мы не начинаем разговаривать, как в театре — «чтобы галерка слышала».

С.: А, если сравнивать дикторов прошлого с нами, и говорить о радио сороковых или пятидесятых, особенности их речи были же еще связаны с техническими нюансами.

Все-таки несовершенство техники давало свое.

Левитан — не просто Левитан.

Он должен был говорить очень медленно и очень четко, чтобы было абсолютно все понятно, чтобы маленькие репродукторы это все нормально транслировали.

К.: А сейчас уже техника другая и говорить так, как Левитан, просто нет необходимости.

Мне надо звучать так же, как в реальной жизни.

Другой вопрос, что нужно говорить членораздельно — это важно.

Но при этом остаться в бытовой речи.

— «Камтугеза» — проект все-таки развлекательный.

Но его перемежают новостные блоки.

А новости, как известно, у нас часто очень нерадостные.

Есть какая-то корреляция между новостной повесткой дня и тем, на какой ноте после этого вы идете в эфир?.

С.: Да, конечно! Когда какие-то тяжелые сводки с фронта и есть погибшие и раненные, мы, конечно, это чувствуем и понимаем.

Мы можем совершенно спокойно поменять весь сценарий шоу вообще нафиг, если вот сейчас произошло что-то серьезное… Ведь шоу выходило и во время Майдана, и в начале войны.

Кстати, когда случился февраль (февраль 2014 года, когда были убиты десятки активистов Революции Достоинства.

— «ДМ»), стало понятно, что мы не можем ничего делать — мы тогда просто не могли говорить в эфире.

И в те дни шоу было информационным.

К.: Мы говорили, где работают кухни, куда бежать, куда прятаться от ментов, в каких церквях прячут и так далее….

С.: …Где госпитали, где искать близких… А через некоторое время мы просто сняли шоу вообще.

Мы ушли из эфира после первых убитых.

И вернулись мы только где-то через месяц, когда слушатели стали нам писать: «Мы едем в школу с детьми, и надо что-то делать…».

К.: Мы, кстати, последние, кто отыграли в Донецке концерт.

У нас был концерт там 24 апреля.

Уже бегали «колорады» по городу, уже была обнесена администрация, а 1 мая случилась Одесса… После этого мы поехали с Соней туда сами.

И мы первые выехали на границу с Крымом.

Мы вообще первые поехали с концертом.

Раньше нас никто не ездил.

Ну, благодаря Сане Хаджинову и бывшему «Автомайдану» у нас получилось.

И пошло-поехало… Так и катаемся с 2014 года: когда больше, когда меньше.

Причем у нас принцип — «передок»: мы не играем вот эти так называемые «фронтовые туры», которые на самом деле проходят в 40 километрах от линии фронта в Дружковке, где играет континентальная хоккейная лига… Так что мы всегда в теме, мы включены в то, что происходит в стране, что мы слышим в новостях.

Слушай, о чем мы говорим, вон у нее (показывает на Соню — прим.

ДМ.) муж полгода в плену был.

Конечно, на нас влияет то, что происходит вокруг.

И, кстати, нас же и Ксюха (ведущая новостей.

— «ДМ») всегда предупреждает, что на повестке дня.

Если у нее первой в блоке новостей стоит смерть, то перед ней у нас не будет шуточки со ржанием.

и С.

К.: Не было такого.

К.: За десять лет, чтобы никого из нас не было — то такого не бывало.

Если Соня уезжает — я работаю, если я уезжаю — Соня.

И даже это редкие случаи.

С.: Только болезнь, срочные командировки, иногда с личным связанные.

А так бывало всякое: мы и «скорую» сюда вызывали.

То есть, даже плохое самочувствие — это не повод не прийти на работу.

«Скорая» приехала — откачала — и дальше в эфир.

К.: Да, вот нашей коллеге Насте мы вызывали скорую прямо сюда.

И я даже микрофон врачу давал, чтобы она сказала, что все хорошо.

Да и у меня с давлением были тут проблемы — лужа крови выливалась..

Всякое было.

Но такого, чтобы из-за отсутствия ведущих не было шоу, не было ни разу.

Только отпуск.

— Вы вот упомянули о концертах… Как я понимаю, это тоже огромная, важная часть «Камтугезы», если можно так выразиться… И вашей жизни в целом.

К.: Ну да, как в том анекдоте: «…А еще я немножко шью».

С.: Да, по будням мы ведем шоу, а по выходным у нас концерты.

К.: У Сони своя группа, у меня — своя группа.

Это фан, который вписывается в структуру радио: если будет жить — будет, а если нет — ну и нет.

С.: То есть, захотели — сыграли, не захотели — не сыграли.

К.: И мы считаем, что это чудо, что люди на эти концерты приходят!.

С.: И вообще чудо-чудо, что еще и билеты покупают! Класс!.

К.: Но это, опять же, благодаря «Камтугезе», а не наоборот.

Мы себя концертирующими артистами не считаем.

— А вот ваши концерты «На шапку» уже нельзя назвать фаном или просто творческой самореализацией.

Как это происходит, какими силами?.

К.: Я считаю, что на десять лет вот этому товарищу (показывает на Соню) нужно вручать государственную награду какую-нибудь.

Мы недавно не поехали играть на фронт по разным причинам, одной из которых было то, что какие-то очухавшиеся после выборов депутаты вдруг начали проявлять дикое желание нам помочь райдерами и турами… Но мы очень хорошо помним — загибаем пальцы — людей, которые все четыре года ходят «На Шапку».

С.: Да, речь и об артистах, и о слушателях.

— «На шапку» связано исключительно с пострадавшими от войны? Или же это расширилось на благотворительность с более широким охватом?.

С.: Нет, это все о войне.

Это все создавалось для помощи беженцам от войны, которым нужна была поддержка тогда, в 2014 году, потом в 2015, 2016… И вот мы играем четвертый сезон этих концертов.

А вообще началось все с истории конкретного парня из Луганска — потрясающего баяниста мирового класса.

Он умирал от рака, и мы сначала собирали на его лечение, а потом он — когда у него была ремиссия — пришел и сыграл для других.

У нас там какие-то удивительные вещи происходят! И ведь у нас не только музыканты, там и театры, и танцевальные коллективы….

К.: Симфонический оркестр в маленьком дворике играл, стихи читали….

С.: У нас там все, что угодно! И пока война идет, это все будет продолжаться.

Потому что у нас есть паллиативные больные — переселенцы, у которых просто никого нет.

Они четыре года назад сюда приехали больными, а сейчас умирают.

Им нужна помощь.

У нас есть и дети из семей участников войны и переселенцев, у которых сложные диагнозы: аутизм, синдром Дауна, сердечная недостаточность — при которых нужна постоянная помощь.

И все эти истории, конечно, болезненные, серьезные, и мы не можем их оставить.

Ну вот сегодня, например, получим сообщение «я умираю» — и невозможно ведь отказать человеку.

А у него, например, есть шансы выжить, только если будет найдена определенная сумма, прямо срочно, прямо сейчас.

В таких случаях «Шапка» помогает.

И все это на самом деле нормальная история взаимопомощи.

К.: На этих концертах не бывает телекамер.

Люди улыбаются, все приносят с собой еду, вино, фонарики горят… Такая вот атмосфера….

С.: Просто мало кто может понять, что благотворительность — это не грустно.

Это нормально.

Это может быть весело, позитивно и тепло.

А не вот это все «с трагическим лицом»… Нет! Это должно быть нормально! Это естественная история: да, мы все умрем.

Ну так и шо? Надо умирать грустно? Давайте хотя бы умирать весело.

К.: А вот эти люди, для которых собирается «Шапка», — они же там бывают, они знают, что эти деньги собираются им.

Некоторые из них уже ушли… Но они улыбались!.

— Люди, которые играют концерты «На шапку», которые приходят послушать и участвуют в благотворительности, — это постоянные зрители-слушатели, или случайные люди?.

С.: Концерты «На шапку» — это тоже часть эфира.

Потому что в основном это наши слушатели.

К.: Да, там костяком является «Бандугеза».

Небогатые люди, прямо скажем, которые приходят, дают деньги.

Но надо сказать, что на этих концертах бывают и банкиры, бывают и уголовники с сорокалетним стажем….

С.: Но никто не знает, что это банкиры и уголовники (Смеется).

Все инкогнито.

Все стоят рядом.

— «Правило водопоя», у которого все звери равны и не нападают друг на друга?.

С.: Да!.

— Война же наконец-то когда-нибудь закончится… Но этим людям все равно нужна будет помощь, потребность в ней, скорее всего, не отпадет прямо с окончанием войны.

Насколько вы в себе чувствуете силы продолжать?.

С.: Ну, я бы, конечно, закончила… По разным причинам: и из-за времени, и из-за сил, которые заканчиваются, а без твоего присутствия все это не работает….

К.: Любой человек с удовольствием бы «закончил» с благотворительностью, если бы это делали те, кто действительно должен этим заниматься.

— Как часто в программе вы говорите о социальных, социально-политических вещах?.

К.: Мы не говорим о них напрямую.

Но это, я бы сказал, сквозит из нашего эфира.

Более того, — за себя говорю — я не очень люблю своих коллег, которые паразитируют на этих темах...

С.: Или тех, которые «над схваткой».

У Roks ест очень четкая позиция.

Она озвучена в эфире.

К.: Да, в этом плане у нас нет никаких шатаний: мы с первого дня — с палок, с шин — самая «военная» станция.

Только на четвертом году к нам присоединилась «Армия ФМ», которая с нами дружит, и мы с ними дружим и помогаем, чем можем.

Но вот в разговорах в эфире использовать примеры из жизни депутатов — это, я считаю, моветон.

Мы можем, конечно, подколоть Кличко, и Порошенко мы подкалывали… Табу у нас нет, но мы считаем, что напрямую говорить об этом — как-то пошло.