Як люди їли все, що знайдуть, а смерть стала буденною справою — розповідь очевидиці Голодомору

Ксения Прокопюк родилась 31 января 1927 года в селе Танское на Уманщине (Черкасская область). Ее отец, Сивак Гива Денисович, был мастером-кузнецом, держал свою небольшую кузницу. Мать Ксении, Прасковья Андреевна, следила за семейным хозяйством, ведь Сиваки имели землю.

Разговор с Ксенией Гививной записали специалисты Национального музея Голодомора-геноцида при поддержке Украинского культурного фонда.

Когда началась коллективизация, родители Ксении поначалу отказались добровольно вступать в колхоз, но в конце концов были вынуждены отдать свою землю, скот, кузнечное орудие и стать членами коллективного хозяйства. Впоследствии лошади в колхозе начали дохнуть, а землю обрабатывали коровами.

— В Умани на складах все трещало – там были огромные хранилища, а люди с голоду умирали. Где шел, там упал. Но тогда боялись говорить открыто. Даже брат брата боялся. Кто куда мог, туда и убегал. А остальные сидели молча, – рассказывает очевидица великого Голодомора.

В 1932 году в Танском, как и по всей Украине, по указанию высшего руководства СССР начались подворные обыски. Обыски проводили активисты – как присланные, так и из местных жителей. Но задача у них была одна – забрать все продукты и средства для выживания. Тогда царила гнетущая атмосфера, вспоминает Ксения Гивовна.

Рассказывает, что во время обысков искали зерно даже в ямах с навозом. А был и такой случай: Откуда-то у родителей взялась рожь, и ее расстелили на печи. И именно в этот день пришли активисты с обыском. Чтобы спрятать зерно, дети должны были притвориться очень больными.

— На печи ее постелили, и нас всех троих положили на край головами… не шевелился никто. Дети слабые все трое, ну и лежим себе. Потому что если пошевельнешься, то зашуршит. И только когда активисты ушли, мы слезли, – вспоминает Ксения Гивовна.

Ксения Гивовна рассказывает, что ели все, что найдут: крапиву, глей из вишни, почки.

— Ели мы что? Крапива у нас росла. Голод же был два года, если бы один – было бы легче, а так очень тяжело. И это у нас еще корова была, какое-никакое масло собирали и носили в Умань. Там продавали, и покупали крупу – граммов 100 что ли. И эта крапива.

Я до сих пор помню этот вкус во рту – как я не хотела ее есть. А ведь надо есть. Или зернышко какое кукурузное найдешь. Ну а уж когда поспели, развились вишни, то мы листья рвали и глей, а еще из вишни драли и лепили вареники, из тех листьев. Ели цвет и почки, они не кислые, потому как если слива, то она ведь еще и кислая. Но ели все подряд, кто что где увидел.

Ели даже кормовую свеклу.

— Один раз  папа где-то достал – где, не знаю – свеклу, только не красную, а желтую, кормовую. Сварили, мы все едим. “О, – говорит, – едят дети, значит выживут”. Мы поели раз и на другой день – а она ведь противная, эта свекла кормовая, и запах кормовой свеклы. Потому как обычная – она вкусная, она пахнет, а кормовая – это только скоту, но мы радовались и этому, – рассказывает Ксения Гивовна.

Ели и жмых (шелуха от семян подсолнечника, оставшаяся после производства масла. Сегодня жмыхом рыбаки подкармливают и заманивают рыбу).

— Бабушка на работу ходила, где-то на свинарник. У нее юбка, а на ней пришит снизу карман, и она туда жмых прятала. А тогда придет и по горстке нам всем даст, всем троим. Но что ж той горстки?, – вспоминает очевидица Голодомора.

Чтобы купить хотя бы что-то съедобное, продавали все, что имели, или меняли. Голодные люди были повсюду, поэтому готовы были и на кражу, и на убийство, и на каннибализм.

— Была у нас корова, а как наступил голод, то эта корова с нами вместе в доме была, у стола привязанная. Потому что воровали и вытаскивали, кто что мог. Воровали сильно. Женщина жила с мужем, детей у них не было. Бандиты ее заперли в сундуке. Как она выжила, я не знаю. Корову забрали, а лес недалеко, за огородами. Зарезали и растащили, – вспоминает Ксения Гивовна.

— А еще когда мы ходили в садик, с нами была Наташа, девочка такая полненькая. И той Наташки не стало в садике. Не стало Наташки. Соседи, жившие рядом, – а вот родственники они  были или нет, того я не знаю, – зарезали ее и сварили. А те начали искать и горшке ее нашли, уже вареную. Поэтому нам наказывали: если идете на улицу и кто-то вам что-то дает, бусики, например, или еще что, не идите ни к кому, не заходите ни к кому, идите прямо. И мы боялись, – говорит женщина.

Едва ли не самое страшное воспоминание Ксении Гивовны о том времени – это смерть ее самого маленького братика Николая, который тогда был еще младенцем. И хотя мальчика кормили коровьим молоком, его не удалось спасти, и ребенок умер у всех на глазах. Но самое страшное то, что смерть тогда уже начинали воспринимать как норму.

— Копали большие ямы, там они, на кладбище, где похоронены эти умершие. Так их на кучу складывали, складывали, пока не наполнится, и все. Вышла на улицу: “Ой, девчонки, а что у нас случилось, что такое? – Володя, братик умер”. Никто не плакал, никто никого не жалел. Умер и все. Тогда же и отец умер. Едет подвода, собирает, и все. Никто не плакал, никто не мог, – вспоминает Ксения Гивовна.