"Черный Ворон" выполнил функцию военкомата", — писатель Василий Шкляр о влиянии литературы во время войны и новый роман

3 марта Всемирный день писателя, отмечаемый с 1986 года. Накануне праздника мы пообщались с одним из самых популярных украинских писателей Василием Шкляром. Напомним, что "Телеграф" в прошлом году проводил опрос, чтобы узнать, чьи книги украинцы готовы перечитывать. В этот рейтинг попали сразу три его романа: "Черный Ворон", "Троща" и "Маруся".

– Сейчас много разговоров о том, что не вовремя снимать художественные фильмы об этой войне. А что касается литературы, нужно ли писать об этой войне сейчас?

- Есть разные взгляды на этот вопрос. Думаю, что это личное дело каждого писателя. Как он воспринимает мир. Вообще, по моему мнению, такие явления осмысливаются литературой с расстояния времени. Даже мировой опыт показывает, что шедевры появлялись не по горячим следам. Вспомните того же Ремарка, Хемингуэя или Курта Воннегута, написавшего свою "Бойную номер пять" спустя почти четверть века после Второй мировой войны. Мне эта практика кажется более убедительной, хотя бывают определенные события, когда автор оказывается в их водовороте, а не взял это из СМИ, тогда тоже может получиться яркая вещь. Например, я всегда говорил, что об этой войне не буду писать, потому что ее люди видят в режиме онлайн. Но ведь художественное произведение о войне — это не о баталиях, а прежде всего о человеке в его обстоятельствах. Так однажды я этому убеждению, так сказать, изменил, — написал "Черное Солнце" об "азовцах" еще в 2014 году.

Почти сразу после того, как я отправился к ним под Мариуполь после событий в Иловайске. Среди этих воинов было много моих знакомых и младших друзей, с которыми встречался еще на Майдане и в разных ситуациях до войны. Преимущественно на протестных акциях. И там вышло так, будто они сами своими рассказами написали эту историю. То есть "Черное Солнце" я написал, говоря языком художников, с натуры.

– У вас были проблемы с изданием этой книги в Германии. Как удалось убедить издателей, чтобы они его напечатали?

– Да, немцы предвзято относились к азовцам. Московская пропаганда вложила большие деньги, чтобы создать тогдашнему полку "Азов" имидж экстремистов, нацистов, ну вы знаете всю эту их лживую терминологию. Тем более немцам не просто было воспринимать азовскую символику, скажем, знак на их шевронах "идея нации", напоминающая удлиненную свастику, или тот же древний сакральный знак "Черное Солнце". Ну, мы не можем перечеркивать символы праистории только потому, что их использовали какие-то темные силы. Эти искаженные взгляды на азовцев в Германии несколько изменились после драматических событий на "Азовстали" и вообще после полномасштабного вторжения. Но все равно приходилось убеждать, доказывать совершенно простые и очевидные вещи. Я говорил им: "Какие же они фашисты? Посмотрите на того же командира Дениса Прокопенко, который обращается к миру на английском языке. Возьмите главного героя "Черного Солнца" с позывным "Маляр" (его настоящий позывной "Художник"). Этот парень до войны был учителем немецкого языка. Он даже поет арии на немецком языке, в мариупольском театре с донецкой примадонной пел в дуэте". Но они придирчиво относились ко всему и даже попросили меня расшифровать, что означает каждый позывной, упоминаемый в этой книге. Я это сделал.

– Какой позывной у них вызывал недоразумение?

– Они просто боялись, чтобы там чего-то не выплыло. Я задался целью найти такую форму, чтобы вспомнить в повести абсолютно каждого азовца, который был в Иловайске. Поэтому там очень много позывных – от Моджахеда и Ленина до Слипа и Ролло. Среди них есть как имена скандинавских героев, так и очень простые — Заян, Бобер, Шахта… Я объяснял, что самый молодой среди них восемнадцатилетний Хома (Андрей Снитко) погиб в Иловайске, он Герой Украины, официально награжден. Его товарищ и ровесник ультрас Аксен тоже там погиб, Аксен — потому что его настоящая фамилия Аксенов. А родом он из Луганска, и от него отказались родители из-за того, что он присоединился к бандеровцам на Майдане.

– Если не время писать, то какая литература сейчас может поддержать дух бойцов?

– Я не говорю, что не время. Думаю, что любая хорошая литература может поддержать. К моему большому удивлению, ребята читают даже в окопах. В это время я не всегда могу читать, а они читают. Из своего опыта вижу, что их интересуют исторические романы. Многое мне заказывают и я присылаю. Волонтеры приезжают, берут много книг. В первую очередь романы "Черный Ворон", "Маруся", "Троща", "Характерник". Часто приходилось слышать от бойцов: "Я прочитал "Черного Ворона" и пошел на войну. Это для автора не большая радость и вызывает противоречивые чувства. Оказывается, что ты послал человека на войну. Радоваться нечему, но один человек сказал, что в свое время роман "Черный Ворон" выполнил функцию военкомата. Всякое бывало... Один артиллерист, зовут Дмитрий, позвонил мне и сказал, что, когда шел на войну, взял в рюкзак две книги — Библию и мой исторический роман "Маруся". Он ему близок, потому что сам из Галичины, а в этом романе много написано об УПА — Галицкой Армии.

- В ваших романах о временах украинского сопротивления советской власти есть немного мистики. Может ли образ украинского воина с магическими способностями сейчас стать символом и вдохновением для наших бойцов?

– Почему нет? Мифотворчество в украинской литературе не очень было развито. Хотя имеет особое значение для создания героя. Если взять "Черное Солнце", то там упоминается один паренек, у которого во время опасности в Иловайске открылся третий глаз. Он рассказывал мне, что никогда раньше не был в этой местности. Но когда бежал, то вдруг в сознании начало засвечиваться, что будет дальше. Появляется в воображении детский сад — бежит: так и есть, там детский сад. Затем забор, а за забором должна быть собака. Перепрыгнул забор и действительно там собака. Но этот пес даже не пискнул. Он был на нашей стороне, смеется мой герой.

Дальше эта история имеет драматическое продолжение. Мне позвонил Художник после трагических событий в Еленовке, когда московиты сожгли барак, где было много наших ребят. Художник сказал, что этот паренек погиб. Не хочу сейчас называть его позывной. Прошло около месяца, у меня звонит телефон и высвечивается его имя. Я трясущейся рукой взял телефон, думал, что это кто-то из родственников звонит. Иногда такое бывает. Хотят поговорить. Я включаю телефон и слышу его голос. Спрашиваю: "Ты что, жив?" А он: "Да, вы же знаете, что я характерник. Я вышел из того ада".

– Он действительно характерник?

– У него есть эти черты. Он фехтовальщик на саблях просто виртуозный. Когда мы делали презентацию "Черного Солнца" в мариупольском театре вместе с "азовцами" и в Киеве, он на сцене показывал свое владение саблями. Они свперкают в его руках так, что не видно, что это блестит. Кроме того, эти сверхъестественные способности где-то берутся лишь на короткое время, только в экстремальных ситуациях, когда открывается этот третий глаз. Беда его все-таки не обошла, он попал в госпиталь и в спокойных нормальных условиях этот третий глаз пропадает.

- Большинство ваших произведений не имеют хеппи-энда. И "Черный Ворон" тоже, просто главный герой исчез и о нем никто не слышал. Следует ли для лучшего вдохновения читателя делать хороший финал?

– Конечно, если логика событий позволяет, то надо финал делать оптимистичным. На мой взгляд, у "Черного Ворона" светлая концовка. Во-первых, его гибели там нет. Действительно, в документах она нигде не зафиксирована. Во-вторых, в эпилоге упоминается легенда, которую творят люди о своих героях. Что в 1964 году на юбилей Тараса Шевченко в Кирилловке и Моринцах появляется мужчина, который на такси приезжает в село Черного Ворона Товмач, заходит на кладбище, потом останавливается возле леса и рва, где, очевидно, погиб его собрат из Холодного яра. То есть Черный Ворон остается жив. Оставшиеся, несмотря на то, что пошли на смерть, сохранили саму идею борьбы за свободу. За что они уже без надежды на победу и сражались. Затем их идею подхватила Западная Украина, хорошо знавшая, что такое холодноярское движение. Они боролись теми же партизанскими методами. Их подразделения назывались "Холодный яр" и иногда повторяли те же позывные. И в пятидесятые годы воевали так же, как и оставшиеся без надежды на победу, но с твердой верой в то, что Украина выберет свою независимость и ни одна капля их крови не будет напрасной.

В свое время я работал пресс-секретарем Михаила Горыня, Левка Лукьяненко, и я спрашивал у них: когда они сидели в тюрьме, то на что надеялись, когда Украина станет независимой? Они отвечали, что надеялись на XXI век. А то, что это произойдет в девяностые годы, такой перспективы они совсем не видели. А вот ребята из УПА, воевавшие без надежды, имели другое видение. Скажем, вот этот архив, на материалах которого я писал "Трощу", повстанцы зарыли в бедоне в 1948 года. Они пришли в одну деревню, позвали молодую девушку и показали ей, где они зарыли архив. И сказали, что все они погибнут, а она доживет до свободной Украины. Она действительно дожила. Вот так сильна была их вера.

– На мой взгляд, одним из ключей к успеху произведения, это наличие лавстори. Есть ли место любви, когда идет война?

- Я на презентациях своих исторических романов всегда говорю своей аудитории, где много красивых девушек, чтобы они не пугались каких-то пафосных вещей, лозунгов "Воля Украины или смерть!" Все мои романы прежде всего о любви. Во многом так оно и есть. История любви есть и в "Черном вороне", и в "Марусе", и в "Троще". Чувства заостренные, они драматичны, потому что не все видят перспективу обычного человеческого счастья. И они должны это счастье выпить за то короткое время, которое им Бог послал. Там любовь видится под другим углом зрения.

- Я знаю, что вы сейчас работаете, пишете что-то об этой войне?

– Нет, я пишу не об этой войне. Но все оно совершенно похоже из-за того, что враг остается прежним. Меня лет пять назад пригласили литовцы, чтобы я встретился с теми, кого называют "лесными братьями". Вы знаете, это как наши бандеровцы. Хотя на самом деле литовцы никогда не называли этих воинов "лесными братьями". Это общее название балтийских повстанцев возникло уже позже. Они называли себя просто партизанами или зелеными. Это, как у нас говорили, лесники. Так вот, я там встретился с их уникальными партизанами. Один из них Йонас Свилайнис, в то время ему было 98 лет. Он прожил 100 лет и оставался при светлом уме. Даже собрал на свое столетие друзей, хотя почти не встречался с людьми. Йонас был очень интересным отшельником, жил сам на хуторе. У него был дом в лесу над озером. И он не хотел встречаться ни с кем. Был очень нелюдим, не ходил на все эти почести, торжества. Его раздражала вся эта трескотня. Но один человек уговорил его, чтобы он меня принял у себя. Может, у него был определенный сантимент к Украине. Откуда он у него взялся, будет известно из романа, который я сейчас заканчиваю.

Я никогда об этом романе не говорил, потому что я суеверен, хотя работал над ним почти пять лет. А сейчас уже могу сказать, потому что роман идет к завершению. Йонас Свилайнис рассказал мне очень много интересных вещей. Потом я еще встретился с Йонасом Каджонисом. Ему в тот момент было 92 года, он еще жив. С ним тоже много говорил, и он даже показал свой бункер. На литовском языке именно так и будет бункер. Это то, что мы называем тайником. Он его отстроил и в отличие от Свилайниса часто встречается с молодежью, рассказывает об их борьбе. Именно у этого тайника он и организует такие встречи. В этом бункере у него даже сын родился. Его взяли уже в 1953 году, Свилайниса раньше.

Когда вышел роман "Троща", меня спрашивали, зачем ты показываешь столько предательств. Некоторые это воспринимают как национальную черту украинцев. Но те же литовцы мне говорили, если бы их не предавали, то они воевали бы до семидесятых годов. Свилайнис говорил мне, что его захватили в тайнике. А потом майор МГБ спросил, хочет ли он увидеть, кто его предал. Оказалось, что это его родной брат. Второго Йонаса тоже предали. Его вызвали на сбор командиров, где должны были решить, как быть дальше. Он пришел, а там была засада из фальшивых боевиков. Там тоже были фальшивые боевики из переодетых гэбистов и предателей. Метод, отработанный в Украине, начиная с Тернопольщины. Был такой гэбист Соколов. Это он изобретатель этих дьявольских методов, когда гэбисты переодевались в воинов УПА и под их видом издевались над мирным населением, чтобы потом местные думали, какие жестокие люди из сопротивления. Это делалось, чтоб отвлечь фермеров от повстанцев. Вот с этим опытом они пришли в страны Балтии. Даже те же палачи поехали после Украины на борьбу с литовскими партизанами.

- Так вы завершаете роман о "лесных братьях"?

- Нет, я не мог писать чисто литовскую тему, потому что не знаю литовского языка. Но есть интересные источники о том, как УПА совершала пропагандистские рейды за границу. Чтобы показать миру, что Украина не смирилась с московским оккупантом и борьба продолжается. Такие рейды совершались в Румынию, Чехословакию, и вот когда уже казалось, что наше подполье совсем истощилось, в 1950 году готовился поход на Литву. Украинцы знали, что литовцы тоже борются. Была заготовлена литература, обращение к народам Балтии, листовки и была сформирована группа из 12 человек, которые должны были осуществить этот рейд. Они отправились через Беларусь на Литву, но, к сожалению, гебистам стало известно об этом рейде, потому что уже в Беларуси наши воины везде наталкивались на засады и там стояли целые гарнизоны. Пройти было невозможно. Тогда командир этой группы решает возвращаться. Но один из них решается пойти сам. Вот это пока все, что я могу сказать о новом романе.

– А как называется?

- Он имеет несколько мистическое и неожиданное название — "Заячий костел". Это понятие из литовского фольклора. У них есть такой обычай, когда юный паренек сует нос во взрослые дела, то старший ему говорит: "А давай я тебе покажу заячий костел". Тогда мужчина берет мальчика двумя руками за уши и виски и поднимает вверх. Это больно и неприятно. А парню говорят: "Видишь, видишь!?" Он, конечно, ничего не видит. Итак, заячий костел означает то, что ты очень хочешь увидеть, но тебе это никогда не удастся. Это понятие меня заинтриговало вот почему. Здесь есть еще мотивы литовской мифологии. Первый и последний король Литвы Миндовг принял католицизм, потому что без благословения Папы Римского невозможно было стать королем. Но ведь он был до того язычником и схитрил, потому что хотел угодить и тому богу и своих не предать. А потом я нашел интересную информацию, что Миндовг, став королем, впоследствии отступил от католицизма и молился Заячьему богу. Я когда это узнал, подумал, ого! — Заячий бог и заячий костел. Так возникает искра, после которой ты уже не можешь не писать.