Олег Котенко: В Мариуполе пропавших без вести десятки тысяч. Но заявок нет – подавать некому

“Муж пропал больше года назад. В Донецкой области. Повсюду обращалась, всюду просила – никаких известий. Звонят и пишут только мошенники, я уже с первого слова их узнаю», – говорит Мария из Киевской области. “На брата пришла похоронка – без тела. Потом сказали, что пропал. Потом – вроде в плену. И больше двух лет никакой уверенности. Молимся!” – рассказывает Валерий из Харьковской области.

Война заставила многие семьи жить, то надеясь, то отчаиваясь. По официальным данным, в Единый реестр лиц, пропавших без вести при особых обстоятельствах, внесены данные о более чем 37 тысячах человек – военных, гражданских, детях.

Что кроется за этой цифрой, почему не всегда можно говорить родственникам так, как есть, чем отличается розыск от поиска, Коротко про рассказал руководитель ОО “Группа Патриот”, бывший уполномоченный по вопросам лиц, пропавших без вести при особых обстоятельствах, Олег Котенко.

Днем на двух операторов могло быть до 1000 звонков

- Олег, известно, что вы ушли с государственной должности, но продолжаете заниматься поиском без вести пропавших. Вы и ваша команда.

- Да, потому что у нас такой опыт еще с 2014 года. Я сам из Донбасса, родился в Краматорске, долгое время жил в Славянске. Когда Славянск захватили сепаратисты, там остались друзья, которые поставляли информацию о противнике, а я передавал ее в спецслужбы. Когда эти люди попали в плен, я начал заниматься их освобождением.

С развитием боевых действий, когда пленные уже были и среди военных, образовалась наша группа, которую назвали "Патриот". Такой позывной был у меня на Майдане, так я представлялся, когда вел переговоры с противником. Мои товарищи тоже так себя называли во время переговоров. В 2015 году группа была зарегистрирована как общественная организация.

С 2014 года и до полномасштабного вторжения нам удалось освободить из плена около 300 человек и разыскать более 150 пропавших без вести. Это я говорю к тому, что на 24.02.2022 у нас уже работали слаженные поисковые группы.

– Вы сотрудничали со спецслужбами?

- Конечно, да. И со спецслужбами, и с государственными органами. С нашим участием в 2018 году был принят Закон Украины "О правовом статусе лиц, пропавших без вести при особых обстоятельствах". К сожалению, вовсю он не заработал. Через два года к этому вопросу вернулись и создали комиссию по без вести пропавшим. Однако и здесь провели несколько заседаний, и все.

Случилось так, что с началом полномасштабной российской агрессии наша горячая линия 080 033 92 47 фактически единственная была открыта для родственников пропавших. И люди начали звонить по телефону. Днем на двух операторов могло быть от 500 до 1000 звонков. Пришлось срочно расширять колл-центр.

Не чувствовал себя чиновником, скорее волонтером

– Где вы встретили войну?

– 23 февраля я был в Донецкой области, где мы вели информационную работу, а 26-го срочно вернулся в Киев. Наша организация имела военный опыт, потому получили разрешение на оружие и пошли защищать столицу. В офисе остались только наши девушки. Они никуда не уехали, и моя семья тоже.

Когда враг отступил из Киевской области, я уехал под Авдеевку. Там впервые получил по телефону предложение возглавить офис Уполномоченного по вопросам лиц, пропавших без вести при особых обстоятельствах. Сначала отказался, но через неделю меня вызвали в Киев, я увидел там много единомышленников и согласился. При условии, что я буду работать так, как вижу эту работу.

– Должность была при Министерстве реинтеграции. Государственная служба налагает определенные ограничения на личное видение миссии?

– Я не чувствовал себя чиновником, скорее волонтером. Этот пост был продолжением работы нашей общественной организации. Работала та же "горячая линия", работали уже сформированные поисковые группы - как по Киевщине, так и по линии фронта. Наши базы данных мы объединили с базой Национального информационного бюро.

Первое, что я предложил – это встречаться с родными и давать им информацию. А такого не было, чтобы представитель государственного органа общался с семьями напрямую. Также мы открыли в каждом регионе свои представительства, чтобы людям не приходилось издалека ездить в Киев, они и сейчас работают. Мы старались помочь всем. Единственная проблема, что пропавших и пленных было уже очень много.

- Почему вашу организацию расформировали?

– Скажем так: функции перераспределили. Переговоры о возвращении тел передали Координационному штабу по обращению с военнопленными. Деятельностью поисковых групп занимается Генштаб ВСУ. Работу с Единым реестром пропавших без вести при особых обстоятельствах возложили на МВД, где уполномоченным стал Артур Добросердов. Мы вернулись в статус общественной организации.

Однако я не считаю, что система идеальна. Реестр пропавших без вести был запущен в мае 2023 года. Сейчас мы работаем над тем, чтобы внести изменения в закон о нем. Потому что неправильно, что доступ имеет только МВД, реестром должны пользоваться спецслужбы, Минздрав, пограничники, представители поисковиков. Принимая заявление о пропавшем, Нацполиция сама не может проверить, что человек действительно исчез при особых обстоятельствах. Это должны проверять другие органы.

Обстоятельства особые, но ситуации могут быть разными

– Особые обстоятельства – это война и все, что с ней связано?

– Да, но ситуации бывают разные. К примеру, к нам обращаются люди, которые разыскивают своего родственника. А он правдами или неправдами уехал за границу и не дает о себе знать. Много было обращений от семей коллаборантов. То есть человек перешел на сторону врага, где-то исчез, а его родители на подконтрольной территории и хотят получать пенсию по потере кормильца. Уполномоченный при МВД об этом не может знать, могут знать спецслужбы.

Есть еще такое понятие, как СЗЧ – самовольное оставление воинской части. Человек пошел на войну, пропал на поле боя, часть ставит его как "пропавший без вести". А мужчина просто бросил оружие, направился домой и там скрывается. А родные прикрывают – подают как на пропавшего. Это, конечно, единичные ситуации, но они есть.

Когда по военным все понятно – человек исчез, выполняя задание, то по гражданским мы можем получить информацию только от родственников, знакомых. Но такую ​​заявку, может, уже некому подавать. К примеру, когда погибла вся семья. Как в Мариуполе, где погибли и исчезли десятки тысяч. Это люди, судьбу которых мы также должны установить, но заявок нет – подавать некому. Следовательно, и в реестре нет фамилий.

- Получается, что цифра более 37 000, которую назвал омбудсмен Дмитрий Лубинец, может быть уменьшена от реального количества потерянных среди войны?

- Именно так. По детям тоже очень непростая ситуация, поэтому сейчас мы работаем над тем, чтобы они были выделены в отдельный реестр.

Мы должны различить, за кого из детей отвечает государство, за кого – родители. На оккупированных территориях осталось много приютов. Здесь заявителем выступает государство, фамилии этих детей известны. Но остались и интернаты, куда детей сдали родители, а сами куда-то уехали. Интернат могли перевезти из Херсона в Волгоград. Одни родители просят детей вернуть, другие – нет. А есть еще семьи, которые сами уехали с детьми в Россию.

Самая трагическая четвертая категория – дети, погибшие вместе с родителями. Они также в статистике без вести пропавших. Но как разыскивать? Если освободим территории и найдем место захоронения, мы не сможем идентифицировать тела, потому что нет ДНК – не с чем сравнивать...

Знаем, где могила, но не можем говорить. Пока не будет тела

– Я говорила с родственниками пропавших без вести. Почти все уверены или делают вид, что их родных никто не ищет. Как на самом деле?

- Единственным органом, который занимается розыском без вести пропавших, безразлично, при каких обстоятельствах, является Национальная полиция. Поиском тел погибших занимается CIMIC – это структура военно-гражданского сотрудничества в ВСУ. Наша организация занимается и розыском, и поиском по договоренности с Генштабом.

Я объясню, почему эти понятия различаются.

Розыск - это когда волонтерская организация имеет группы, мониторящие соцсети, телеграмм-каналы, имеющие возможность неофициально общаться с людьми на оккупированных территориях, добывать сведения через вышедших из боя военных. То есть собирают информацию о человеке, о тех, кто его мог видеть, о локации, где он погиб или попал в плен.

Когда территория освобождена, на нее выходят группы, проверяющие локации. Ребята могут лежать там, где убиты, могут быть похоронены местными. Вот и это есть поиск.

Когда я был уполномоченным, к нам приходило немало волонтерских организаций, которые хотели помогать в розыске и поиске. Когда нас расформировали, мы переподписали меморандумы и продолжаем сотрудничать. Единственное, нас все меньше допускают к такой работе... Но есть информация, что тела там лежат, поэтому мы выходим. Иногда даже не на "ноль", а на "минус".

– Еще родственники жалуются, что нигде не могут получить информацию. Командиры отказываются говорить, полиция разводит руками.

- У нас по каждому пропавшему есть информация. Но не всю можно открывать просто так, без подтверждения. И не все может быть обнародовано. Типичная ситуация: предоставляем информацию, чтобы помочь человеку, сильно просим никому не говорить. Как вы думаете, сколько держится тайна? Считаные минуты!

Или в отношении оккупированных территорий. Я точно знаю, что человек погиб, знаю, где могила. А родные уверены, что мужчина в плену. Как я могу им сказать то, что знаю? Пока тела не будет – никак.

И даже если от орков передадут тело, может быть частичное совпадение по ДНК. Мы знаем, что это разыскиваемый, но не можем говорить об этом наверняка родным. Просим их написать ходатайство следователю о повторном анализе ДНК.

На одного следователя и военные преступления, и розыск, и бытовые убийства

- Алгоритм поиска родного человека широко расписан в соцсетях. Но есть нюанс. Адвокаты советуют сразу писать заявление в Нацполицию, ваша организация – сначала обращаться в ТЦК и СП.

– Я объясню почему. Алгоритм разрабатывался, когда я был уполномоченным. Реестр в том виде, как сейчас, еще не работал. Списки разыскиваемых – военных и гражданских - формировала Нацполиция. Это была первая инстанция, куда обращались.

Когда реестр заработал официально, его наполнителями стали не только родственники пропавшего, но и Генеральный штаб. Военные сообщают, кто не вышел из поля боя. И в течение трех дней предоставляют информацию в ТЦК и СП, буфер между военными и гражданскими. Потому мы и изменили алгоритм.

Здесь еще такой момент: военный может не выходить на связь 5 дней, родственники подают заявление в полицию. Назначается следователь, дело вносится в Единый реестр досудебных расследований, а парень звонит по телефону и говорит, что не мог зарядить телефон.

А вот когда речь идет о гражданском лице, нужно сразу обращаться в полицию.

– Как быстро должен поступить ответ от ТЦК и СП?

– По срокам точно не скажу, но знаю, что они отвечают очень быстро. Даже мгновенно – прямо по телефону. Потом, когда человек приходит, ему вручают уведомление. С ним нужно идти писать заявление в полицию.

- На полицию как раз больше нареканий по поводу того, что ничего не знают, ничего не делают.

– Это не так, но проблема есть. Я все время предлагал, чтобы в Нацполиции был сделан Департамент войны – как в Офисе генпрокурора. И все, что касается военных преступлений, без вести пропавших, пленных, там сосредоточить. Но – нет. Все возлагается на обычного следователя, а у него одного может быть от 700 до 3000 дел. Это и военные преступления, и розыск, и банальные кражи, бытовые убийства. Все складывается в кучу.

По погибшим ребятам из "Азовстали" до сих пор продолжаются экспертизы

- Кроме заявления в полицию, юристы советуют писать к омбудсмену, в Международное общество Красного Креста, рабочую группу ООН, чуть ли не президенту. Это имеет смысл? Ибо ответы стандартные: ждите.

– Если мы скажем, что смысла нет, люди все равно будут писать. Это определенная психологическая разгрузка. Они понимают, что сделали все для поиска родного человека. Поэтому я тоже советую писать ко всем, потом проанализировать, что действенно, что – нет. Единственное, не стоит писать малоизвестным ОО или волонтерским группам, предлагающим услуги по розыску. Есть риск нарваться на мошенников или агентов российских спецслужб.

– Написав заявление в полицию, родственники сдают образец ДНК. Как быстро происходит идентификация, если обнаружено тело погибшего?

- Взять образец ДНК у родственника – это несколько минут. У следователя есть специальный набор, щеточкой берется мазок изо рта, и человек идет. Что касается ДНК погибшего, то здесь все зависит от состояния найденных останков. Я приведу пример: в мае – июне 2022 года мы забирали погибших ребят из "Азовстали". По ним до сих пор идут экспертизы. Ибо тела лежали в рефрижераторах друг на друге и не были заморожены.

Бывают случаи, когда с первого раза невозможно выделить ДНК. Бывают, конечно, одиночные, когда сохранилась одежда, сохранилось удостоверение личности, а ДНК не совпадает. Потому что анализ брали у ребенка бойца, а это может быть... не его сын.

Родственникам пропавших приходится запасаться терпением. Тело не могут отдать, пока не будет совпадения по ДНК. Могу назвать десятки случаев, когда похоронили Сергея, а это оказался не Сергей.

Объявления в соцсетях ничего не дают

- Летом 2022 года был принят Закон "О государственной регистрации геномной информации человека ". Какова его судьба?

– Этот закон приняли, когда я был в должности уполномоченного. Он предполагает, что идущий воевать человек сдает анализ ДНК, и результат подшивают в личное дело. МВД с этой задачей справилось отлично. Мы помогли им найти 300 000 реагентов для отбора ДНК, и каждый сотрудник, отправляющийся в зону боевых действий, сдает образец.

А у ВСУ проблема до сих пор есть. Мы работали над этим вопросом, Красный Крест обещал помочь, но я знаю, что пока реагенты для ДНК не получили.

Должен заметить, что не только ДНК может облегчить опознание погибшего. Мы сейчас прописали законопроект о стоматологической экспертизе. Потому что когда боец ​​сгорел в танке, у нас нет возможности забрать ничего, кроме черепа. К сожалению, протолкнуть эту идею пока не можем. Есть много наработок, которые нужно довести до логического конца.

- Делается много оговорок по поводу распространения информации о пропавшем без вести. Но родственники все равно выкладывают в соцсети фото в военной форме, с оружием, с названием воинских частей. Чем это небезопасно?

- Российские спецслужбы хотят как можно больше знать о пропавших без вести бойцах. И довольно сложно доказать родным, что обширная информация на руку врагу. Возможно, кто-то из тех, кого мы разыскиваем, в плену называется рядовым, а родные выставили, что он офицер. Это усложнит жизнь пленника.

Плохо, когда от семьи выставляют информацию несколько человек. На этом хорошо играют мошенники.

Если все же решили выложить информацию о пропавшем в сеть, то фото должно быть в штатском, без указания воинской части. Но на самом деле такие объявления ничего не дают.

– Люди надеются на побратимов пропавшего, на тех, кто вернулся из плена.

– С побратимами родные и так общаются. А вернувшиеся из плена не узнают человека по фото, где он красивый и здоровый. Потому что в плену видели худого, изможденного, избитого, поседевшего – совсем другого. Кроме того, вернувшиеся из плена имеют ПТСР. Они могут что-то говорить, а потом не припомнить этого.

Поэтому все эти объявления в соцсетях не что иное, как морально-психологическая разгрузка для родственников пропавших. Они сделали все, что могли...