Инклюзия для детей с расстройствами психики и поведения: иллюзии МОН vs реальность школ

Психическое здоровье детей давно перестало быть темой для узкого круга специалистов, сейчас — это вызов для общества. По данным ВОЗ, у каждого седьмого подростка в мире есть психическое расстройство, а половина случаев начинается до 14 лет. В Украине ситуацию усложняет война: согласно исследованиям, у трети подростков есть симптомы депрессии и пережитой психологической травмы, у почти половины — признаки психологического стресса.

Школа — первое место, где видно, что с ребенком что-то не так. И именно здесь можно вовремя заметить кризис, поддержать, помочь. Однако лишь при условии, что такая инклюзия будет не на бумаге, а в реальности: со специалистами, системой поддержки и подготовленными учителями.

Но сегодня школа не имеет достаточно ресурсов, чтобы эффективно реагировать на этот социальный вызов. МОН якобы обратило внимание на проблему, но то, что оно предлагает, скорее, иллюзия заботы, чем реальное решение. Что не так с организацией инклюзивного обучения для детей с нарушениями психики и поведения?

Иллюзии МОН и их цена

В октябре 2025 года МОН обнародовало методические рекомендации о поддержке детей с расстройствами психики и поведения. Его идеи основываются на опыте «Школы супергероев» — это государственная сеть современных образовательных центров при больницах. Здесь дети учатся индивидуально или в минигруппах, с медицинским сопровождением, в тишине и стабильности. МОН считает, что этот опыт можно перенести в общеобразовательные школы. Это основная иллюзия, ведь класс с тридцатью детьми, звонками, шумом и контрольными не имеет ничего общего с больничной палатой.

Учитель, рядом с которым нет медиков, не может диагностировать расстройство у  ребенка, не имеет права знать медицинские данные, а любую попытку выяснить это можно толковать как «нарушение прав ребенка». Еще до недавних пор в школах проводили собеседования с родителями, где педагог мог узнать об особенностях развития, характере или потребностях ребенка. Теперь нет ни собеседований, ни медицинских карт, ни контактов с врачами. Очевидно, учитель должен почувствовать проблему интуитивно. Проблему, в которой он не является специалистом. В результате все проигрывают: ребенок, педагог и сама идея инклюзии.

Родители же часто молчат о диагнозе. И, наконец, педагог остается один на один с ребенком, которого не понимает.

Поддержкой могли бы быть школьные психологи и социальные педагоги. Но их в школах не хватает — по данным nus.org.ua, в 2025 году лишь 82,28% украинских школ обеспечены ими на полную ставку. Вместе с тем в МОН признают, что у них нет точных данных о том, сколько заведений вообще остается без таких специалистов.

И даже если в школе есть психолог, он не может действовать без письменного согласия родителей. А родители дают его не всегда — из-за страха, стигмы, нежелания выносить сор из избы.

Сравним обучение в условиях школы и больницы

Вот с какими ситуациями может ежедневно сталкиваться учитель. И каждая ошибка или неправильная реакция здесь может дорого стоить. Для ребенка это может обернуться паническими атаками, аутоагрессией, неконтролируемым поведением, риском травмировать себя или других. Для учителя — истощением, эмоциональным выгоранием, а иногда и увольнением. Для класса — сорванными уроками. Сравните, насколько отличаются возможности обучения в больничной и обычной школе.

Тревожные дети живут в постоянном ожидании опасности. Любой громкий звук, взгляд или движение служит причиной паники. Им нужны тишина, мягкий голос, предсказуемое расписание, знакомое окружение.

В больнице это возможно: один учитель, стабильное пространство, никакой спешки. Уроки короткие, с мягким началом и окончанием, сочетаются с дыхательными упражнениями, рисованием, прогулками. Нет поспешности, соревнования, шума.

В школе — шум, контрольные, напряжение. Там, где нужна тишина, звучит звонок или галдит класс. Учитель просто не успевает заметить, как ребенок выпадает из общего ритма. Там, где ребенка нужно успокоить, его подгоняют. Там, где нужно дать ему время, от него требуют скорости.

Дети с депрессивными состояниями молчаливы. Они не спорят, не конфликтуют. Утром им трудно встать, вечером — уснуть. Они могут часами сидеть с пустым взглядом. Когда их зовут, отвечают медленно, будто сквозь воду.

В больнице с ними начинают занятия не с учебников, а с восстановления доверия: через музыку, рисование, беседы.

В школе же ожидают активности — работай, отвечай, думай. Но ребенок не может, его ресурсы исчерпаны. Для него каждый день, как бег по песку.

Дети с ПТСР реагируют не на слова, а на звуки. Звонок, громкий смех или ссора могут вернуть их в момент взрыва. Они замирают, убегают, закрывают руками уши или кричат. Они не капризничают, а переживают войну снова. Их тело помнит звук взрыва, запах дыма, чужие крики.

В больнице пространство контролируемое: тишина, короткие уроки с упражнениями на восстановление ощущения безопасности, поддержка психиатра.

В школе же триггеры на каждом шагу: громкий звонок, крик, даже хлопок в ладоши. Учитель не понимает, почему ребенок выпадает из реальности, падает на пол или кричит.

Дети с расстройствами поведения часто становятся объектом осуждения. Они кричат, спорят, бросаются вещами. И это не об агрессии, а о неумении выражать боль словами. Крики, протест, швыряние предметов — это вопль о помощи.

В стационаре с ними каждый день работает терапевтическая команда: терапия, анализ поведения, мягкая учеба с частыми перерывами, с похвалой за малейший прогресс.

В школе нет команды, есть только учитель, который должен удержать класс, когда ребенок сорвался, успокоить его и продолжить урок.

Дети с аутизмом нуждаются в предсказуемости и сенсорной тишине.

В больнице это возможно: стабильная среда, постоянные ритуалы, визуальные подсказки. Учитель не меняется, задания повторяются, пространство знакомое.

В школе — свет, движение, хаос, шум, непредсказуемые ситуации. Ребенок растерян, тревожен, может замыкаться в себе или эмоционально взрываться.

Это далеко не полный перечень состояний детей, с которыми сталкивается учитель. Есть ученики с психопатическими, биполярными и аффективными состояниями. Все они, безусловно, нуждаются в поддержке и социализации. Но еще и в особой атмосфере и сопровождении специалистов. Им нужна среда, где покой важнее оценки, а поддержка — отчета. Школа же живет в ритме шума, перегруженности и… инклюзии на бумаге. И когда государство требует от учителя делать то, что по силам лишь команде специалистов, и не оказывает ему поддержку, это уже не забота, а перекладывание ответственности.

Правда, министерские рекомендации предлагают учителю две идеи на случай сложностей. Первая — вызвать «скорую» или полицию, если ребенок ведет себя опасно. Вторая — вести наблюдение: фиксировать изменение поведения, настроения, реакций. Это полезно, но для больницы, где рядом психиатр. В школе же это не работает.

Что нужно сделать государству

Настоящая инклюзия возможна только тогда, когда система работает на всех уровнях.

Государство должно законодательно закрепить право школы знать о поведенческих рисках ребенка (без раскрытия диагноза) и временно не допускать к занятиям учеников, которые представляют угрозу для себя или других, до вывода врача. Обеспечить ставки медицинских психологов в школах.

МОН должно создать четкий алгоритм действий в кризисных ситуациях. Подготовить педагогов к работе с психическими расстройствами, а не только говорить об инклюзии в целом. Не перекладывать всю ответственность на учителя.

МОЗ должно обеспечить доступ к детскому психиатру в каждой громаде. Разработать протоколы взаимодействия между врачом и школой.

Инклюзивно-ресурсный центр мог бы не только давать заключение, но и сопровождать ребенка с особыми образовательными потребностями динамично. Рекомендовать экстернат или патронаж, если обучение в классе для него некомфортно или даже опасно.

Школа и семья должны быть партнерами. Не союзом замалчивания, а сообществом доверия. Потому что ребенка нельзя защитить, скрывая его состояние.

Школа должна быть пространством безопасности

Методические рекомендации Министерства образования и науки — шаг важный, но поверхностный. И пока МОН отчитывается про заботу, учителя сталкиваются с реальностью, где ежедневная работа напоминает кризисную терапию. И где каждый день — это испытание на выносливость, которой и так не хватает.

Школа — не больница, а педагог — не психиатр. Поэтому инклюзия без ресурсов становится формой насилия над всеми. Лучшая помощь ребенку с особыми образовательными потребностями — это не всегда просто быть рядом. Иногда помощь — это признать, что ребенку нужно лечение, а не оценка.

Украинская школа заслуживает систему, где учитель не боится, ребенок чувствует себя комфортно, а забота не сводится к пункту в методичке.

Только в таком случае можно говорить о настоящей инклюзии.